Нарисуй меня по памяти. Хочешь – нарисуй по карте, карте памяти, а может атласам железнодорожным. Нарисуй меня тонкими, едва уловимыми, штрихами из серого грифеля, подушечкой пальца. Ранимой. Как серое, как предрассветное небо. Капли на стеклах у мчащихся мимо смягчат жесткость линий, сделают их неотвратимыми, мягкими, плавными, во сто крат не главными. Лягут, как полосы в дождь или будут стремительны как прыжок рыси. И тем упоительны.
Укрась мои волосы. Может быть стаей, что от зимы на юга улетает, или хотя бы пером из крыла. Засеребри их совсем до бела или меллируй осенними листьями, запахом города, жестами быстрыми, ломкими хлесткими ветра порывами, пусть не осознанно, пусть не правдиво, но… Пусть сквозняком разметает вокруг все, что «не должно», смешав теплом рук.
Укрась мои руки земными узорами, чтобы ни шага, ни четверть, ни полу, ни… Первым штрихом, тонким, красным и вдоль (по ощущениям – вроде бы боль, по оправданиям – вроде бы сны), фразы прохожих, случайных, как мы. Пеплом, прорвавшимся через костер, чтобы никто никогда их не стер.
Влажность запястий, волос и ресниц выплесни странно и ломко на лист. Пусть осторожно ложатся штрихи в странное время на странные сны.